Когда я заводила ЖЖ, я была уверена, что мне совершенно нечего скрывать. И над ником особенно не задумывалась, использовала собственную фамилию, даже менять не стала. Мне эта фамилия всегда нравилась. Это не моя девичья, но она у меня и в русском, и в американском паспорте, я так к ней привыкла, что на другую не вдруг откликнусь. Да и знает большинство людей, кроме моих одноклассников, меня под этой фамилией.
Тогда, в 2005, кажется, когда я завела ЖЖ, я думала, что это место публичное. Тут я буду обсуждать какие-то общие вещи, а личное обсужу с друзьями - реальными друзьями, за рюмкой чаю или чашкой водки, кувшином вина или просто на лавочке в скверике. Я не представляла себе, что личное пространство так сильно сузится - слишком большие расстояния для встреч, мало сиюминутных общих дел для телефонной болтовни, да и не люблю я телефон, много тем, которые хочется обсудить, а не с кем, только виртуально. И тут оказалась засада. Назовись я каким-нибудь Винни-Пухом, меня бы все равно вычислили, но не так быстро. А теперь поздняк метаться. Что бы я не писала, мне приходится фильтровать базар, вдруг я скажу лишнее и кого-то задену? А значит ни о чем личном нельзя. Неважно правду я пишу или сочиняю, сочиняю - даже хуже.Те, кто может себя как-то идентифицировать - обижаются, "ты обо мне так написала, а я не такая!" "Я написала о своей подруге!" "Так я тебе не подруга??!!!"
Мать вашу, друзья мои и родственники! Да, меня зовут Лиля Поленова, это единственная правда в моих сочинениях, да и то не совсем. Лиля - уменьшительное от моего полного имени, а фамилию у меня забрал американский суд при разводе, я просто поленилась менять документы.
Все написанное - всего лишь литературный жанр "от первого лица". С гиперболами (преувеличениями) и всякими прочими параболами. Мой лирический герой - конечно мой близкий родственник, но это придуманный родственник, а вовсе не я. Как Печорин - Лермонтову. Я не имею в виду сравнивать литературные достоинства (а то и это припишут), но "Дневник Печорина" написан от первого лица. Это же не значит, что поручик Лермонтов говорил княжне Мери "Я не буду ни оправдывать, ни объяснять своих поступков, я вас не люблю". Скорее всего молодой некрасивый поручик придумывал, что бы он сказал неизвестной княжне, да так, чтобы у нее ресницы задрожали и она похудела от переживаний, а потом записывал свои реплики и ее бледный вид.
Так Лермонтову можно, а мне - нельзя? Не по праву таланта, ей-богу. В ответ на мой рассказ о встрече с моей первой любовью, моя свекровь не только перестала со мной общаться ( потом помирилась), но и рассказала всем родным и знакомым. Правду ли я написала? А не скажу. Конечно, нет, все было не так, а то что было, я не стала бы писать в виде коротенького сентиментального рассказа, я бы и подругам на лавочке не рассказала, я достаточно скрытный человек. Интересный факт с точки зрения изучения человеческой природы - герои моих рассказов. Те, кто себя узнавал, - никогда не обижались на меня за искажение правды ( уж они-то знали!), никогда не пытались опровегнуть, хоть это легко. Скорее были польщены и читали с интересом. Ни от одного моего литературного героя я не услышала отклика - "ты все придумала, все не так!", скорее улыбку. Никто из них не спешил развенчать вымысел и рассказать, как было на самом деле. Я всегда любила своих героев, а если приписывала им какие-то другие качества и поступки, так литература - не жизнь. Я сама никогда не оказывалась героиней прозы, только стихов. Мне трудно судить. Стихи, по изложению и фактам, похожие на прозу, Поленов уничтожил, так что героем романа в стихах я, к счастью, не стала. Память сохранила строки комплиментарные, цитировать не буду, там и другие были, довольно безжалостные. Никита их уничтожил из соображений чисто эстетических, ему не нравилось смешение стихов и жизни. Он совершенно одинаково не признавал в стихах ни признание в любви, ни сведение счетов. Он гововорил "Я вас любил" гениально еще и потому что безадресно. Это автор любил, а кого - не суть важно.
( Лирическое отступление о русской литературе )Писать как Толстой - занятие дурацкое. Можно подражать Толстому-морализатору, но скучно. Соревноваться с ним в наблюдательности - глупо. Нарисовать фотографию точнее оригинала. Он плохо понимал мотивы, но имел наблюдательность невероятную, замечал детали - цифровой фотоаппарат в шаловливых рученках. Пушкину? Даже и представить себе не могу подражания, это не обыкновенное трехмерная картинка, это какое-то четырех (или больше) виденье, соединение разных временных пластов, сиюминутности и вечности - долго можно рассуждать, а вот писать, как Пушкин, в смысле -подражать Пушкину - еще никому не удалось. Никто не понимает, за что там зацепиться. Одновременно в соседних строчках - гусь на красных лапках и глупейшее (Пушкин это всяко подчеркивает) письмо Татьяны, неуклюжее, как гусь. И денди-Онегин, несущий пошлости, пытаясь признаться в любви, как тот гусь. И Татьяна, произносящая правильные слова, но письмо-то обплакала, и я "я вас люблю, к чему лукавить" - и за этим насмешник-автор, сочувствующий всем и никому, рисует импрессионистскими мазками картинку. На Мане похоже - присмотришься - за каждым столиком в кафе своя сценка, но мазки крупные, а автора не видно.
Подражать Чехову хотелось многим, но не получилось.Чехову жаль всех, но диагноз он тоже ставит всем "сестрам по серьгам". Лучше всего чеховское мировосприятие отразил мой сын ( разговор был не о Чехове, и русский язык ему не родной) - "Что делать, мама, такая у нас жизня!". И правда - такая жизня, что тут добавишь. Не российская, человеческая, не зря Чехов очень популярный американский писатель, правда - только пьесы, рассказы мало переведены. Но жизня везде одинаковая.
Остается Лермонтов. Психологическая проза. Восприятие внешнего мира через себя. Без претензии на Демиурга, знающего, кто о чем думает (Толстого). Без безумного театра марионеток, где все герои - фантазии автора, гениального безумца - Достоевского ( американские подростки тоже тащатся, мой сын в подростковом возрасте читал взахлеб, но по-ангийски, я проверила, изъянов не нашла). Без совершенно безжалостного чеховского анализа ( когда-то на меня разрушительное впечатление произвела сцена из "Дамы с собачкой" - Анна Сергеевна плачет, она мужу изменила, у нее мир рухнул, а Гуров тем временем ест арбуз. Представьте себе такую сцену у Толстого, Анна только что переспала с Вронским, она рыдает, а он ест арбуз - и сравните со сценой у Толстого). В общем, писать как Чехов - никаких антидепрессантов не хватит.
Вот и остается подражателям Лермонтов "тут есть где спрятаться". Правда, у Лермонтова есть ужасный, невыносимый для подражателей недостаток - безупречный,невероятно красивый русский язык. Таким языком можно написать "справочник железных дорог", и это будет волшебство. А можно 50000 страниц страданий главного героя - в помойку
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
