Лиля

Одного деда и его отношение к религии я описала. Примемся за второго. Он умер до моего рождения, я могу опираться только на рассказы родственников. А рассказы эти очень разные. Меньше всех говорила моя бабушка, его вдова. Она вообще была человеком мрачным, недобрым и не болтливым, но очень ехидным и въедливым. Вероятно, такой она была не всегда, я несколько раз видела ее совсем другой. Когда из Ленинграда приезжал ее племянник, дядя Илья. Он был герой войны, летчик, и даже в старости дядя Илья был невероятным красавцем, наверно самый красивый мужчина, которого я видела в жизни, а я видела очень красивых мужчин. Дядя Илья был высоким, с военной выправкой, иудейским лицом и с невероятными прозрачно-голубыми глазами. Цвета неба. Я всю жизнь потом искала в мужчинах такие глаза. У Поленова были голубые глаза, но в плохую погоду они отливали в серый. У моей первой любви были голубые глаза, но статью он не дотягивал - красавчик, не больше. Мама смеялась надо мной - "мужчина не лошадь, не по экстерьеру выбирают", а потом добавляла - "такого, как Илюша все равно не найдешь". Нет, конечно я не была влюблена в дядю Илюшу, у нас разница в возрасте - лет 40, не меньше, а вот мама немного была. Но в него влюбляться было как в греческого бога - очень красиво и совершенно недоступно. Дядя был примерным семьянином, замечательным отцом, если и было что другое - мне об этом ничего не известно. Ну и еще военным героем. Он этим не гордился, скорее стеснялся, орденами не бренчал. Бабке моей он приходился племянником, но они дружили, что поразительно. Дружить с моей бабкой, на мой тогдашний взгляд, было совершенно невозможно. Дядя был не только красавцем, но и очень добрым и очень чутким человеком, мне до сих пор его не хватает. Я плакала на его плече, когда умерла мама, и мне казалось, что он забирает мое горе... Но меня опять унесло и история не о нем. Большая была семья, на всех не хватит историй.
Итак - дед. Исак Борисович Минкин. Родом из местечка Ромны, где-то под Киевом. Я никогда там не была, знаю только, что во время немецкой окупации все его родные погибли. Без комментариев. Он старше моего деда Бориса, к своему стыду, я не знаю год его рождения. И спросить не у кого. Все, что я о нем знаю - он поступил в Киевский университет, предолев 5% норму, примерно тогда же вступил в Бунд. Гражданская война занесла его в Конармию Буденного, где он прослужил ровно две недели. Причина была прозаической - еврейский мальчик не умел скакать на лошади и за первый день отбил себе жопу так, что его довезли до ближайшей деревни, где и оставили. Дальше что было, я не знаю, но у деда совершенно пропал интерес к военной службе. Борис Ильич, другой дед, умудрился на румынском фронте пропить револьвер, и тоже стал сугубо штатским человеком, хотя с лошадьми обращаться умел, дворянин все же, их с детства учили.
Из местечка дед Исак вынес полный атеизм. Для него религия ассоциировалась с замкнутым миром местечка, с чертой оседлости, с необразованными родителями и родствениками. Нет, креститься он не собирался, он был коммунистом, евреем-идеалистом, собиравшимся облаготетельствовать человечество. Из всех героев Гражданской войны больше всех я люблю Буденного, ему удалось вышибить дурь из деда всего за две недели. Бабелю повезло меньше. Дед, перейдя из конного состояния в пешее, ударился в другую крайность и стал сионистом. Видимо на земле предков коммунизм был более достижим. Не стоит судить его строго, ему было тогда лет 20. Он сумел в 1926-м году получить визу в Палестину, и вся история пошла бы по-другому, но у него заболела мать. И никуда дед Исак не уехал. От этой мечты осталасьтолько фраза, которую он часто повторял дочери
- Папа, а почему у нас нет дачи?
- Потому что, Верочка, в этой стране нельзя иметь недвижимость.
Вспоминал ли он тогда Моисея и Исход из Египта - неизвестно. Историю знал, не мог не знать грамотный мальчик из местечка. А о чем он думал - теперь не узнать.Но недвижимости у нас не было. Только огромная библиотека, которую дед собирал с начала 30-х. Он был прав, вывести ее не удалось, но и в другом он тоже был прав - главной ценостью он считал образование. Прочитанная книга уже прочитана, а смотреть надо в будущее. Еврейские идеалисты отлично приспособились к советской власти. Дед был математиком и экономистом, спецом - такие были востребованы. И квартира в сталинке, рядом с Патриаршими Прудами, и не коммуналка, а отдельная, и жизнь безбедная - все это досталось мне не от малаховского вишневого сада, а от практичного деда Исака. Хотя в чем-то они были похожи - они ни в чем не участвовали и выживали за счет своего образования и умения его применить. Я думала, расспрашивала родных - ну почему они не сгинули в Гулаге, почему миновала их страшная судьба. Во-первых - просто повезло. А во-вторрых, ни дед Исак, ни дед Борис не были членами партии, прошлое свое скрывали и старались "слитьяся с пейзажем" Они имели свою гражданскую позицию, но никак и нигде ее не демострировали. Спасибо им за эту гражданскую трусость. У меня в роду нет героев, вот и я на свет появилась.
Дед Исак умер в 56-м году, когда прочитал речь Хрущева на 20-м съеде.
- Матильда! Нас не будут выселять, распаковывай чемоданы.
И сразу навалились болезни, о которых он и не думал. Умер он от воспаления легких, точнее сердце не выдержало инфекции. Вскрытие показало, что в нем живого места не было. Он не дожил до 60 и не видел, за кого вышла замух единственная и обожаемая дочь. Он мечтал, что она выйдет замуж за еврея и наконец уедет в Изриль. Получилось не совсем так, прости уж меня, дедушка Исак. И дед Борис - прости, он мечтал, что его дети, ну хотя бы внуки будут жить в Париже. Получился компромисс, а о религии в следующий раз

В мокй семье, из тех, кого я застала и помню, я могу поздравить с днем Победы только бабушку Маню, которой 100 лет ( правда это не моя бабушка, а мужа).
Все мой Ветераны уже ушли:
( Read more... )
ЗЫ. А как бы заставить СУП убрать с заставки в ЖЖ георгиевскую ленточку? Стыдно от нее. Лучше бы денег на подарки ветеранам собирали.

Этот пост скорее для самой себя. Я собрала вместе историю моего деда
Это вся история его жизни. Ну и дописала, я ж недописаной бросила. Теперь там все. Я сделала один текст. Пока решила фотографий не класть. Может, потом положу. Очень интересует ваше мнение, как о целом текcте. Конец там новый, его раньше не было, остальное copy-paste.Текст очень длинный, 11 страниц в Word. Очень интересуют советы, что из этого материала можно сделать.
( Read more... )

Дед вышел на пенсию ровно в 60. Не любил он работать. Хотя ученики его вспоминали, а по его конспектам я запросто сдавала экзамены в институте. Мне все завидовали – те, кто учил термех и сопромат меня поймут. Написанные бисерным почерком, с цветными чертежами, кратко, понятно – лучше любого учебника. Дед был завучем приборостроительного техникума. Уходил на работу рано, возвращался заполночь. Злые языки утверждали, что по бабам ходил – да не мне судить. От жизни с двумя женами куда не пойдешь… Выйдя на пенсию он предался одной страсти – он строил паровоз. Модель, довольно здоровую, мне примерно по колено. Корпус из фанеры, ходовую часть ему где-то по блату отлили, по его чертежам. Этот паровоз был постоянным детским соблазном. Чтобы мы его не трогали, дед сделал нам целый деревянный поезд, но паровоз нас завораживал. Однажды мы с братом все-таки вытащили его во двор, и покатались верхом. Конечно, сломали недоделанные колеса. Это был один единственный раз, когда дед на нас рассердился, ни до, ни после он нас никогда не ругал..
Дед зажил тихой жизнью советского помещика – таскал воду, топил печку, зимой чистил снег – на нашем участке это была неслабая работа. Читал книги. Уже в перестройку мы принесли ему «Доктор Живаго». Дед читал внимательно, выписал себе на листочке имена персонажей, чтобы не путаться. Про Ларису сказал – ерунда, она была не такой. Уж ему-то видней, он неплохо ее знал, все-таки был ее любовником, хотя их у Ларисы их было несчитано. Мы и до этого вечно деду самиздат совали. От старых русских изданий, типа Фрейда или Розанова , он отмахнулся – «Подолее вашего на свете живу» . «Архипелаг Гула»г его не заинтересовал –«Ну и что нового вы мне рассказали?»
Политические иллюзии моей семье были несвойственны. Я как-то у бабушки спросила, что она думала о Сталине. «А что о нем думать, об убийце» Бабушка хранила икону в буфете, за банкой с мукой. Была ли она верующей – не знаю – эти темы в доме не обсуждались. Пекла куличи на пасху, блины в масленицу, - и никогда ничего об этом не говорила. Вообще. Что это было -страх, вошедший в привычку, или обида на бога, который когда-то не спас? Я пыталась спросить, когда она была еще в очень ясном уме – она поджала губы и не ответила. Вот и гадай теперь как хочешь. Она промолчала, только жестом показала – ответа не будет. Я смирилась сразу. Бабушка просто так не говорила. Понять бы, что она хотела сказать?

Я пропущу пятидесятые годы, да и начало шестидесятых, потому что мало знаю, а то что знаю – разрозненные картинки. Папа и его брат учились в малаховской школе, папа был послушным мальчиком, а дядька – хулиганом. Они украли в Летнем саду громкоговоритель, присоединили его к патефону ( дядька-хулиган был очень толков в радиоделе, сохранился даже телевизор, который он сам собрал, этот телевизор верой и правдой служил мне много лет, пока у меня не было денег купить). Двор был таким здоровым, что можно было устроить свою танцплощадку – «во дворе, где каждый вечер, все играла радиола…». Папа не получил золотую медаль, потому что в выпускном сочинении по Маяковскому эпиграфом поставил «И я себя смирял, становясь на горло собственной песни». Малаховка – не Москва, поставили тройку, медаль не дали и все. Дядька вообще бросил школу, дед пристроил его к себе в техникум. Папа поступил в МЭИ. Я пропущу их истории, и вернусь к деду.
Жизнь с двумя женами не была простой, как я понимаю. Иногда бабушки ( я называю их бабушками, а ведь в то время, которое я вспоминаю, им 60 не было!) иногда дружили – тогда между двумя квартирами была открыта дверь и можно было бегать туда-сюда, иногда ссорились – тогда дед брал большую доску и заколачивал дверь длиннющими гвоздями, но вбивал их кое-как, знал, что через пару дней отдирать. Тогда надо было бегать вокруг дома. Мы с братом о странности ситуации не задумывались, ведь так было всегда. Ну у нас две бабушки и один дед – а что такого? Вот кого дед больше любит – это нас очень волновало и ссор, и ревности хватало. Дед любил всех и терпения возиться с внуками у него было много. Часами он читал нам вслух. Почему-то мы очень любили «Бибигона», и этого несчастного Бибигона деду пришлось читать четырем внукам последовательно, мы ведь разновозрастные – и каждому по тысяче раз. Что странно, что наизусть он его так и не выучил. Читал нам «Буратино», другие детские рассказы Алексея Толстого. До сих пор помню «Рожу» в его исполнении, и страх посильнее, чем от современных ужастиков. Так у меня и соединились в голове «Детство Никиты», еще какие-то дореволюционные книжки, цветущие вишни, запах куличей на пасху, утренние блинчики с вареньем, щи в тяжелой старинной тарелке, дед , выпивающий после обеда рюмочку портвейна ( всегда – одну!) рюмка тоже старая, хрустальная, на тарелочке сыр, а мы с бабушкой уходим – английская традиция… Да, у меня была усадьба. Ну, во всяком случае, набоковское детство у меня было.

Начало– в предыдущем посте

Дальше помню папин рассказ – опять цитата: «Я чем-то болел, я часто болел. Я лежал в большой комнате, рядом с роялем. В небе все время что вспыхивало, но затемнения не было. Мама сказала, что это салют, потому что победа»
Победа, но жизнь-то была разрушена. У Бориса в Астрахани было трое детей, две жены, и еще сестра. Не нам судить те времена. Он вызвал в Малаховку всех. У него была одна комната. Так Борис оказался мусульманским шейхом, правда, с весьма умеренными доходами. Жизнь этой веселой семьи мгновенно превратилась в ад. Ненадолго, потому что Клава устроилась на работу кассиршей в столовую, и очень скоро оказалась в тюрьме. По песне Галича – «обнаружили у ней недостачу, привлекли ее по 135» Красотке Манечке ничего не оставалось, как воспитывать всех детей. Если я найду фотографии ( их мало ) – то я положку. Два мальчишка-погодки и девушка в возрасте «пора замуж». Да еще племянница, да еще племянник – дед не возражал, он понимал, что он на нее повесил. Когда ,очень многие годы спустя, я сказала ей – «Бабуль, я вышла замуж за мужчину с дочкой» , она ответила– «Главное- подход найти, а остальное – ерунда. В нашей семье вечно воспитывали чужих детей, дети чужими не бывают». Но так или иначе тетя Клава сидела в тюрьме, а Маня воспитывала мальчишек, как могла, выдала Люсю замуж, а потом Клава вернулась. За это время квартира размножилась – барак постепенно расселяли. Родился мой старший брат Сережка, потом Андрей (мой обожаемый и единственный старший брат), потом я, потом Аллочка – она самая маленькая. Дед Борис вышел на пенсию и … начал строить паровозы.
Ну про пенсию, вишневый сад и паровозы – потом.
Началао– в предыдущем посте

Ну ладно, попробую досказать, хотя чем дальше, тем меньше я знаю. Видимо, дедушка про молодость рассказывал легко, а живых людей задевать не хотел. Началась война и деда году в 42-43 забрали в ополчение – он возраста был непризывного. Собрали их тысяч пять ( цифры – со слов деда). В Астрахане был сентябрь, тепло, дед ушел на призывной пункт в летнем пальто и шляпе. Их построили в колонну и погнали пешком в Сталинград. Это по карте недалеко, а пешком – очень неблизко. Инициатива была какая-то местная, никто этих ополченцев нигде не ждал. Им не была положена ни форма, ни паек. Приятель Бориса Иван Васильевич стал его уговаривать сбежать – «Борь, до Сталинграда мы все равно не дойдем, померзнем к свиньям» Борис согласился. Oни шли назад три месяца. Иван Васильич отнюдь не был идиотом, до Сталинграда дошло всего 300 человек, остальные померзли по дороге. Борис прятался по деревенским домам, ночью шли, днем прятались на сеновалах, кур воровали. Дед всегда взволнованно читал части «Золотого Теленка», где Паниковский рассуждает о гусе, за этим слышался суровый жизненный опыт. В конце декабря, под Рождество они добрели до Астрахани. Рассказывала бабушка: «Владик спит, я сижу, шью что-то – и вдруг в дверь скребутся – ну как кот, только чуть громче. Подхожу, открываю, а там – батюшки! – француз под Москвой! Боря в летнем пальто, шляпа черт знает на что похожа, поверх бабьим деревенским платком закутан, а на ногах – даже не знаю как назвать, его ботинки летние какой-то дерюгой обмотаны, да и ботинки почти развалились, а хорошие были ботинки, дорогие…» - цитата буквальная.
Дед оказался в ситуации весьма опасной. С одной стороны формирование того ополчения было местной инициативой, кончившейся печально – люди погибли, не дойдя до линии фронта, с другой стоны – дед был дезертиром, что по законам военного времени… Дальше семейная история опять невнятна, но Борис из Астрахани сбежал. Вывез его тот самый Иван Васильич, который склонил его к дезертирству, и который был настоящим Корейко – но это сюжет для другого романа. Я Ивана Васильевича еще застала живым. Его потомки весь участок в Малаховке перекопали – ничего не нашли. Перед смертью, а он старше деда, он женился на женщине 30 лет, медсестре ( Иван Васильевич был одноногий), и ей все завещал. Но это другой сюжет и другой роман.
А Борис оказался в Малаховке. Был 44 год. Ему дали комнату в бараке. Он устроился преподавать в техникуме – сопромат, термех, математику. А что еще умел бывший артиллерист, дворянин с дипломом консервного техникума? А в Астрахани осталось две жены и трое детей. Война еще не кончилась.

Начало - предыдущий пост. потом таги расставлю.

Ну попробуем продолжить. Начало - тут
Деда спасла инфляция. Деньги обесценивались , через пару месяцев на 90 тысяч можно было буханку хлеба купить. Борис отдал деньги, а Атарбеков великодушно поправку на инфляцию делать не стал. Не деньги его волновали, а долг чести отдан. Ну и порадовался, наверно, как крутился ужом красавец-поручик. Надо сказать, дед, после этой истории никогда карты в руки не брал – зарок дал. Бабушка любила и пасьянс разложить, и нас, внуков в дурачка играть научила, а дед с нами никогда не садился. Вот сидим с бабушкой, в Кинга играем, дед подойдет сзади, в карты заглянет – «вот эту сноси, вторую слева», а сам не прикасался. Даже не убирал, если мы столе разбросали, хотя аккуратист был невероятный.
( Read more... )
Ну, ребята, ну чем не сюжет, а? И это еще не конец! Можно такой сериал забабахать – все мексиканцы отдыхают! Дальше – война, бегство из Астрахани, две жены, друг – подпольный миллионер, тюрьма ( не для Бориса), и потом – мирные семидесятые, осень патриарха, развал большой семьи… Любвей, страстей, ностальгии – вагон! Ну кто возьмется кино снимать? Я, во-первых, не умею писать сценарии, во-вторых, если бы и умела – кто снимать-то будет. Разве что Никиту Михалкова уговорить, да вряд ли, он сейчас все больше Путина любит…

Не знаю, насколько семья деда разминулась с большевиками, но Астрахань заняли раньше, чем Крым. В Астрахани стояла 11-ая армия, а командовал Астраханью (историки, подскажите, тут я не сильна) Киров. Начальником Особого Отдела (читай – ЧК) был Атарбеков. Кое-что я нашла о нем Авторханова, но мало. Атарбеков производил незабываемое впечатление . Очень маленького роста ( мой дед под 180 см, поэтому «маленький « - можно гадать, но бабушка говорила – 155, не больше), полный альбинос, что не часто встречается – белые волосы и красные, как у кролика, глаза. Эстет, патологический садист и убийца, командовал Астраханью в 20-е годы как хотел ( потом расстреляли, конечно, и довольно рано, уж больно одиозной был фигурой). Ситуация в Астрахани после прихода большевиков сложилась странная, отчасти похожая на Крым, но бежать было некуда. Самые отчаянные уходили через Каспий в никому неведомую Персию, а остальные приспосабливались, в надежде, что пройдет. Астрахань была городом небедным и с приличными культурными традициями. Вскоре сложился весьма своеобразный бомонд. Борис туда попал за красоту, офицерский лоск и хорошее образование – Атарбекову очень нравились «господа офицеры». Любовницей Атарбекова была графиня Стаканич. Муж ее был адьютантом Корнилова, что Атарбеков и припомнил при случае, шлепнув любимую женщину за истинную или померещевшеюся ему измену – как все шизофреники он был параноидально подозрителен. Но царицей салона была не незадачливая графиня, а «коммунистическая богиня» Лариса Рейснер. Муж ее, Федор Раскольников, на посиделках бывал, но время в Астрахани проводил мало, а вокруг Ларисы был кружок преданных молодых поклонников. Дед добился ее благосклонности, она и ввела ( видимо) его в круг Атарбекова, о чем Борис вскорости пожалел. Ночами в в этой компании играли в карты. Я не знаю, что это такое, но играли в «железку». Естественно, на деньги. На большие. Собирались ночами, на столе стоял коньяк, красная икра в мисках и горячий хлеб. Пили, закусывали икрой. Утром Атарбеков любил выйти на балкон во внутреннем дворике астраханского ЧК и лично кого-нибудь расстрелять. Пару раз предлагал приятную забаву Борису, но ему удалось уклониться.
В один весьма неприятный вечер Борис проиграл лично Атарбекову 90 тысяч рублей. Ситуацию украшало то, что деньги были естественно не его, а казенные. Борис этими деньгами должен был расплатиться с рабочими за разгрузку баржи с лесом. Положение было патовым. Борису полагался трибунал, подписать приговор мог только сам Атарбеков, который и выиграл деньги. Но не это его останавливало, а благородство карточного игрока. На возвращение проигрыша Атарбеков дал Борису две недели. ( как понимаете, раз я это пишу – все обошлось!)

Продолжение недописанной книги. Дальше - романтика, любовь, кровавая гэбня, Малаховка и осень патриарха, Но не тут.

Семья Бориса жила на Васильевском острове в Петербурге, в районе Среднего Проспекта, в скромной съемной квартирке ( ну буквально комнат 7-8, не больше). Квартира занимала этаж доходного дома. Я видела этот дом, но сейчас не найду. Илья Петрович работал чиновником в сенате, прабабушка ( а имени-отчества я-то и не знаю, по-моему, Мария) занималась детьми. Родители прабабушки жили в Пскове ( вот этот дом, если стоит еще, найду с закрытыми глазами). Были заметными в Пскове купцами, дома говорили исключительно по-немецки - хотя кроме эстонцев в семье были и латыши, но разбогатевшие латыши полагали себя немцами. У папы есть фотография – солидное семейство на фоне двухэтажного дома. Кроме псковского дома была дача в Суйде, где мой дед провел детство, как потом я в Малаховке. Судя по тому, что дед в Суйду меня не возил, дача не сохранилась. Зато ( тоже не у меня, а у папы) сохранилась фотография тети Лели, которая приехала из Парижа в 1913 году и привезла обалденную шляпку. Я знать не знаю, кто такая тетя Леля, и с трудом могу опознать в маленькой похожей на обезьянку девочке тетку Варвару, но почему-то мне кажется, что эта фотография хранит какой-то легкий запах – вербены, Парижа, мира который уже через год навсегда исчез. Эта красавица ( собственно лица на даггеротипе не видно) в изящном платье с воланами, в немыслимой шляпке с лихо отброшенной вуалью, небрежно опирающаяся тонкой рукой на плакучую иву не может иметь ничего общего ни с газовыми атаками, ни с кровью и смертью, преследовавшими это поколение. Я ничего не знаю о судьбе тети Лели, да и не хочу знать Зачем?
Я опущу кучу подробностей, потому что, честно говоря, до сих пор пытаюсь написать про моего деда роман. А лучше – сделать кино. Потому что это история не моего деда, а страны. Поэтому в этом рассказе историю его друга, анархиста Сигизмунда, я опущу.
В 1917 году студентов Техноложки ускорено перевели в Военную Академию и выпустили на фронт. Деду было 20 лет, он имел чин поручика, неплохое, но незаконченное образование, острое отвращение к войне и политике – и никакого выбора. И оказался на Румынском фронте.