И почему события на дальнем берегу волнуют меня больше, чем на ближнем?

Понятия не имею, почему. Наверно, я недостаточно выучила английский язык и не влилась в окружающий мир. Не то чтобы не могла, скорее - не очень хотела. Я - человек сугубо частный, не люблю участвовать в общественной жизни, любым гражданским активностям предпочитаю "теорию малых дел". Помогаю конкретным людям, а не организациям и движениям. Я ни в коем случае не умаляю заслуг людей общественно активных, я их уважаю - но сама не могу. Детская прививка от любого коллектива оказалась очень едкой. Иногда рада пойти и поучаствовать в акции, которой я всей душой сочувствую, соберусь, оденусь, ногу на порог поставлю - но непременно или понос, или золотуха, или дождик на улице, или снегопад дороги завалил - не судьба, в общем. Это неправильно, я знаю, но против природы никак не попрешь, моя природа сопротивляется любой коллективной акции вплоть до физиологических расстройств и провокации небесных явлений. Лучше и не начинать.
А на дальнем берегу - лично можно не участвовать. Прокукарекал - и можно дальше лежать на диване. Не могу же я поехать в Москву для участия в демонстрации - у меня и денег нет, и паспорт истек, и вообще - кто меня осудит, это не на Копли-сквер сходить.
Я вам не симпатична, как политический деятель? Вот и хорошо, именно этого эффекта я добивалась. Дальше будет еще менее симпатично.
Я крещена в православие. Причем в сознательном возрасте, в 26 лет. При советской власти. В моих семейных корнях без поллитры не разобраться, да и поллитра мало поможет. Мои родители были атеистами, как вся советская молодежь 60-х. В 70-е маму религиозные поиски, которые вошли в моду привели маму к интересу к иудаизму ( от религии это было ой как далеко!), а папу не привели никуда. Он был атеистом настоящим, в его картине мира не было места ни богу, ни суевериям. Он не верил ни в черного кота, ни в сглаз, ни в вещие сны. Но почему-то именно папа повесил у нас дома первое изображение Христа - безвкусную грузинскую чеканку. Вообще-то у нас дома китч не болтался. Папа же подарил мне странный маленький холст - современная, весьма посредственная копия какой-то средневековой картины "Снятие с креста". Я потом искала оригинал - не нашла, скорее всего это было какое-то подражание средневековью, стилизовано под Джотто, но не очень умело. Вряд ли папа вкладывал в эту картинку "сакральный" ( это сейчас модное слово) смысл. Скорее всего приятели-художники подарили, у родителей много было приятелей в этой среде, а папа спихнул мне - выбросить подарок неудобно, а на стену вешать неприлично, пусть у дочки висит, вместе с чеканкой, детскими рисунками, плакатами с фильмов Кости Григорьева и портретами Высоцкого. Моя комната являла собой такую эклектику, что нарушить ее гармонию было никак нельзя. На утлом письменном столе - вершина дизайнерской мысли 60-х -громоздился письменный прибор 19-го века, бронза и мрамор, при помощи пресс-папье можно было запросто убить человека. На книжных полках - тоже достижение 60-х - качал головой китайский болванчик времен советско-китайской дружбы, а с ним соседствовал натуральный человеческий череп - Поленов привез из раскопок под Ростовом. На полу лежал ковер с дыркой ( когда мы его вывозили, сделали экпертизу, оказалось, что это персидский ковер 15-го века). На шкафу торжествовали оленьи рога - неизвестен ни олень, ни охотник. Менора из самоварного золота тоже занимала место на книжной полке. При моей нелюбви к уборке, можно себе представить, во что все это превращалось. Плюс коллекция кактусов на окне - дом-то сталинский, подоконники большие, кактусов было не меньше 20. Так что дополнительные религиозные символы погоды не делали и общий вид моей берлоги не меняли. Папа не придавал значения этим символам. Атеистом он был в деда. Дед все-таки родился и вырос до Революции, но он был плодом смешанного брака, мать -лютеранка, отец - православный. Никаких религиозных мыслей от деда я не слышала никогда. В Малаховке у деда висела одна единственная картинка ( не репродукция, а копия маслом, я ее в детстве ковыряла пальцем ) - это был Рерих. Эзотерических выводов я бы из этого делать не стала - не знаю, откуда картинка взялась, а деду пейзаж нравился со снежной горой. Висела и висела "дырку на обоях загораживала". Не удивлюсь, если это был подлинник, в Малаховке было много странных вещей, бронзово-мраморный письменный прибор я стянула оттуда, у деда их было два. Был там настоящий "мойдодыр", расписаный в стиле начала века - ирисами. Был позолоченный сервиз, которому место в Эрмитаже - и это на фоне не бедности, а нищеты. Случайные обломки века, громоздкие и нелепые. Мойдодыр вместе с мраморной доской весил не меньше тонны - как и зачем они приперли это богатство из Астрахани во время войны - так и осталось загадкой. Фаянсовая раковина с ручной росписью, явно мирискусников, была треснутой, Почему бабушка и дедушка хранили такие громоздкие памятники эпохи ( был еще совершенно раздолбаный шкафчик из черного дерева, использовался как кухонный столик) - и больше ничего - не знаю. У бабушки не было никаких украшений, даже серебрянного колечка. Скорее всего продали в войну и послевоенное время, а мойдодыр и письменный прибор было не продать. Как и Рериха.
Я это все описываю, пытаясь восоздать атмосферу. Была ли религиозной бабушка Мария Михална - вопрос неоднозначный. Глубоко в буфете за банкой с мукой я однажды нашла икону. Не менее странную, чем все предметы малаховского дома. Икона была явным новоделом, примерно начала двадцатого века, и совершенно неканонической. Я таких не видела ни до, ни после. Это была Богоматерь, не православная и не католическая - трудно описать. Вроде бы - лик, но без необходимых признаков иконописи. И при этом не католическое правдоподобие. Я ее нашарила случайно, что-то искала в буфете. Бабушка шикнула и я поставила икону на место. Потом много раз лазала посмотреть, и уже будучи взрослой, но так и не определила. Могу по памяти нарисовать ( с учетом моей бездарности в рисовании), но определить принадлежность не могу, а я не полный профан в искусствоведеньи. Ни под какую школу икона не подходила, оклада не было, доска, а на ней лик.Но что-то шло от этой иконы, не зря я тайком лазала в буфет. Поленов, куда более образованный, чем я, принадлежность иконы тоже определить не смог, сказал только, что похоже на 20-е или 30-е годы - по краскам, дереву ( он был по профессии реставратор), краски и лак потемнели не от времени, а потому что некачественные, никакого классического оригинала нет, домашняя поделка неизвестного художника, ценности не представляет, кто-то намалевал для домашнего использования. История иконы мне тоже неизвестна и почему она так странно хранилась - в конце семидесятых и в восьмидесятые иконы вешать дома было безопасно. Пост бабушка не соблюдала, но на пасху красила яйца и пекла куличи. Бабуля готовила так себе, и куличи у нее были невкусные, но мы ели и хвалили. Стол на пасху накрывался широкий, собиралась вся семья - дети и внуки составляли 15 человек, да еще приблудные - меньше 20 за стол не садилось. Чеховская усадьба, вишневый сад с вишневым вареньем, белая скатерть, тяжелые хрустальные рюмки, осы над вареньем. В восьмидесятые - парад машин. Жигули моего дяди, папины Жигули, Волга дяди Васи. Трехлитровая банка икры из Астрахани, деликатесы из министерства сельского хозяйства дяди Васи, чудеса дефицита от дяди Эдика, он работал в космическом институте, мои родители не отставали... Бабушкино вишневое варенье. В общем классическая дача советской интеллигенции, плохо ли, хорошо ли копирующая пьесы Чехова. Не хватало только механического пианино, но его придумал Никита Михалков. А у нас был настоящий патефон и пластинки Вертинского - старые, патефонные. Такой, совсем не оригинальной, была картинка моего детства. Быт нового советского дворянства. За дачным пейзажем оставалась ежедневная, не парадная жизнь. Я не могу назвать эту жизнь слишком тяжелой, для меня это была легкая жизнь, unbearable lighgtnes of being - невыносимая легкость бытия.
(продолжение следует)

Продолжение

Я очень увлеклась воспоминаниями детства, но без них невозможно объяснить, что было потом.
Мой дед, как я сказала - потомственный русский дворянин, но совершенно чуждый православию. Отчасти в силу происхождения. Мать - лютеранка, а род из обрусевших поляков, о чем дед иногда вспоминал, например назвал моего отца - Владислав. Хотел назвать Сигизмунд, спасибо, бабушка воспротивилась. Но дело вовсе не в происхождении. В исторических эксурсах я ориентируюсь на деда, он был живым свидетелем. В образованном сословии, а дворянство к началу 20-го века стало вполне обрразованным сословием, детей уже отдавали не в армейскую службу - потому как доходы упали, а по инженерной части, и вообще в гражданские профессии. Православие ( особенно триада "православие, самодержавие, народность") изрядно всех подзаебало. Пардон муа, набрался дедушка неприличных слов на румынском фронте в Первую Мировую, хотя сам никогда не матерился - самое неприличное слово, которое я слышала от деда - "жопа". И то очень редко. Но почему-то внуки ( не дети, внуки) матерились как будто выросли в бараке. Мои разговоры с моим любимым двоюрдным братом никак не ложатся на бумагу. А мы друг друга прекрасно понимали. Но я не о речи (какая красивая русская речь была у деда! Стоило бы написать отдельно). Я о том, что восприятие православия у образованного сословия шло на убыль и очень быстро. Не возник бы сборник "Вехи" вне полемики, он насквозь полемичен, да и авторы прошли непростой духовный и интеллектуальный путь. А у молодых ребят, типа моего деда, православие, вместе с самодержавием и народностью - это были пережитки прошлого. Интересовала их вовсе не политика, а технический прогресс. На их глазах чудеса становились явью - смешнор было обсуждать замшелые чудеса на фоне появления радио, аэропланов, электричества - чудеса явно отставали от жизни. Химические атаки Первой Мировой положили конец их вере в прогресс, но не подтолкнули к религии. Мой дед - представитель потеряного поколения, просто в России им предстояли куда большие ужасы. Пережившие гражданскую войну не верили ни в бога, ни в черта. Ад они наблюдпли наяву, а о рае подумать было некогда, выжить бы.
А теперь время вспомнить другого моего деда, Исаака Борисовича. Он умер до моего рождения,в 1956-м. Умер от счастья - и такое бывает. О нем я могу говорить только с чужих слов. Дед Исаак родился в еврейском местечке Ромны, в семье не бедной но и не богатой. Как-то снарядили они сына поступать в Киевский униврситет, и Исаак предолел 5% норму, поступил и закончил университет с отличием. Он немного старше Бориса Ильича, года на три, но тогда это было существенно. Он успел начать работать -
экономистом и так и работал до самой смерти
(продолжение потом)

Дедушка старый - ему все равно

Дедушка в поле гранату нашел
Дедушка тихо к райкому пошел
Дернул колечко и кинул в окно
Дедушка старый, ему все равно

Хорошая статья Гениса

А самое лучшее в ней - цитата из Довлатова
Раньше я хотел делать то, что мне нравится, — признавался Довлатов, — теперь я хочу, чтобы мне нравилось то, что я делаю
"А люди посмотрят и скажут - с жира вы беситесь собаки летят. Осень"
Интересно, кто, кроме меня, помнит фильм "Автомобиль, скрипка и собака Клякса". Он кончался этой странной фразой.

Обещала ведь продолжение - придется ответить за базар.

Одного деда и его отношение к религии я описала. Примемся за второго. Он умер до моего рождения, я могу опираться только на рассказы родственников. А рассказы эти очень разные. Меньше всех говорила моя бабушка, его вдова. Она вообще была человеком мрачным, недобрым и не болтливым, но очень ехидным и въедливым. Вероятно, такой она была не всегда, я несколько раз видела ее совсем другой. Когда из Ленинграда приезжал ее племянник, дядя Илья. Он был герой войны, летчик, и даже в старости дядя Илья был невероятным красавцем, наверно самый красивый мужчина, которого я видела в жизни, а я видела очень красивых мужчин. Дядя Илья был высоким, с военной выправкой, иудейским лицом и с невероятными прозрачно-голубыми глазами. Цвета неба. Я всю жизнь потом искала в мужчинах такие глаза. У Поленова были голубые глаза, но в плохую погоду они отливали в серый. У моей первой любви были голубые глаза, но статью он не дотягивал - красавчик, не больше. Мама смеялась надо мной - "мужчина не лошадь, не по экстерьеру выбирают", а потом добавляла - "такого, как Илюша все равно не найдешь". Нет, конечно я не была влюблена в дядю Илюшу, у нас разница в возрасте - лет 40, не меньше, а вот мама немного была. Но в него влюбляться было как в греческого бога - очень красиво и совершенно недоступно. Дядя был примерным семьянином, замечательным отцом, если и было что другое - мне об этом ничего не известно. Ну и еще военным героем. Он этим не гордился, скорее стеснялся, орденами не бренчал. Бабке моей он приходился племянником, но они дружили, что поразительно. Дружить с моей бабкой, на мой тогдашний взгляд, было совершенно невозможно. Дядя был не только красавцем, но и очень добрым и очень чутким человеком, мне до сих пор его не хватает. Я плакала на его плече, когда умерла мама, и мне казалось, что он забирает мое горе... Но меня опять унесло и история не о нем. Большая была семья, на всех не хватит историй.
Итак - дед. Исак Борисович Минкин. Родом из местечка Ромны, где-то под Киевом. Я никогда там не была, знаю только, что во время немецкой окупации все его родные погибли. Без комментариев. Он старше моего деда Бориса, к своему стыду, я не знаю год его рождения. И спросить не у кого. Все, что я о нем знаю - он поступил в Киевский университет, предолев 5% норму, примерно тогда же вступил в Бунд. Гражданская война занесла его в Конармию Буденного, где он прослужил ровно две недели. Причина была прозаической - еврейский мальчик не умел скакать на лошади и за первый день отбил себе жопу так, что его довезли до ближайшей деревни, где и оставили. Дальше что было, я не знаю, но у деда совершенно пропал интерес к военной службе. Борис Ильич, другой дед, умудрился на румынском фронте пропить револьвер, и тоже стал сугубо штатским человеком, хотя с лошадьми обращаться умел, дворянин все же, их с детства учили.
Из местечка дед Исак вынес полный атеизм. Для него религия ассоциировалась с замкнутым миром местечка, с чертой оседлости, с необразованными родителями и родствениками. Нет, креститься он не собирался, он был коммунистом, евреем-идеалистом, собиравшимся облаготетельствовать человечество. Из всех героев Гражданской войны больше всех я люблю Буденного, ему удалось вышибить дурь из деда всего за две недели. Бабелю повезло меньше. Дед, перейдя из конного состояния в пешее, ударился в другую крайность и стал сионистом. Видимо на земле предков коммунизм был более достижим. Не стоит судить его строго, ему было тогда лет 20. Он сумел в 1926-м году получить визу в Палестину, и вся история пошла бы по-другому, но у него заболела мать. И никуда дед Исак не уехал. От этой мечты осталасьтолько фраза, которую он часто повторял дочери
- Папа, а почему у нас нет дачи?
- Потому что, Верочка, в этой стране нельзя иметь недвижимость.
Вспоминал ли он тогда Моисея и Исход из Египта - неизвестно. Историю знал, не мог не знать грамотный мальчик из местечка. А о чем он думал - теперь не узнать.Но недвижимости у нас не было. Только огромная библиотека, которую дед собирал с начала 30-х. Он был прав, вывести ее не удалось, но и в другом он тоже был прав - главной ценостью он считал образование. Прочитанная книга уже прочитана, а смотреть надо в будущее. Еврейские идеалисты отлично приспособились к советской власти. Дед был математиком и экономистом, спецом - такие были востребованы. И квартира в сталинке, рядом с Патриаршими Прудами, и не коммуналка, а отдельная, и жизнь безбедная - все это досталось мне не от малаховского вишневого сада, а от практичного деда Исака. Хотя в чем-то они были похожи - они ни в чем не участвовали и выживали за счет своего образования и умения его применить. Я думала, расспрашивала родных - ну почему они не сгинули в Гулаге, почему миновала их страшная судьба. Во-первых - просто повезло. А во-вторрых, ни дед Исак, ни дед Борис не были членами партии, прошлое свое скрывали и старались "слитьяся с пейзажем" Они имели свою гражданскую позицию, но никак и нигде ее не демострировали. Спасибо им за эту гражданскую трусость. У меня в роду нет героев, вот и я на свет появилась.
Дед Исак умер в 56-м году, когда прочитал речь Хрущева на 20-м съеде.
- Матильда! Нас не будут выселять, распаковывай чемоданы.
И сразу навалились болезни, о которых он и не думал. Умер он от воспаления легких, точнее сердце не выдержало инфекции. Вскрытие показало, что в нем живого места не было. Он не дожил до 60 и не видел, за кого вышла замух единственная и обожаемая дочь. Он мечтал, что она выйдет замуж за еврея и наконец уедет в Изриль. Получилось не совсем так, прости уж меня, дедушка Исак. И дед Борис - прости, он мечтал, что его дети, ну хотя бы внуки будут жить в Париже. Получился компромисс, а о религии в следующий раз

Что сказать мне о жизни - оказалась длинной

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.